Тут Атхо недавно постила ссылку.
Я сам не знаю почему, но... блять, это круто!
читать дальше
Ты думал, что мы едем в закрытый загородный клуб, сидел рядом и дурачился, выстукивая по коленям, обтянутым чёрной джинсой, ритм вывернутой наизнанку чудовищной музыки. Нет, не так уж она и чудовищная, я сам такую слушаю дома, когда бываю один, но сейчас у меня внутри вибрируют печальные минорные ноты опенинга из «Твин Пикс». Совсем не в такт даже моему гулкому сердцу, но я спокоен в своей задумке. Просто не могу, как всегда, спокойно смотреть на тебя, видя, какой ты живой, с блеском в глазах и с тем лёгким возбуждением перед чем-то неизвестным, будоражащим. Тебя даже не беспокоило то, что я сам тебя туда позвал. Я, который обычно скептично морщился, когда ты куда-то в подобное собирался, почти дежурно предлагая и мне, зная, что я откажусь.
В сгущающихся седых сумерках загорода я вглядываюсь в условно асфальтированную дорогу, стиснутую с обеих сторон плотным ельником с жидкими ершистыми лапами; руки в перчатках, пожалуй, слишком сильно сжимают руль, когда я предлагаю тебе выпить кофе после твоего очередного смачного зевка. Ты соглашаешься и лезешь на заднее сиденье за термосом, изогнувшись и явив моего скошенному в твою сторону взгляду поблёскивающие в красном свете от магнитолы заклёпанный ремень и цепочки на нём, цепи. В сдавленном рыком горле рождается хриплый хмельной смех, я, конечно, трезв, но пьян. Нет, я не хочу кофе, отказываюсь кивком и наблюдаю, как ты отвинчиваешь крышку, наливаешь и довольно жмуришься, отпивая и фыркая на то, что слишком горячий. А я считаю. Хищный лапник тянется к самому лобовому стеклу, чернея и подёргиваясь рябью, как на испорченной плёнке, в салон просачивается сырой запах хвои и жирного чернозёма с горькими полынными травами.
Притормозив, аккуратно забираю из твоей немеющей и безвольной руки крышку термоса с остатками кофе, убираю термос на заднее сиденье и на пару минут закрываю глаза, слыша, как твоя голова съезжает по подголовнику на моё плечо. Внутри сжалось от аромата твоих волос – шампунь и туалетная вода, от которой у меня темнеет в глазах, но дело, конечно, не в ней. Я всё ещё считаю. Теперь, когда твой пульс стал нитевидным, мне даже не нужно удостоверяться, прощупывая, я его слышу, чувствую, я укладываю твою голову обратно на подголовник и выхожу из машины. Снимаю перчатки, пальто, раздеваюсь полностью и бросаю одежду на заднее сиденье, оборачиваюсь к стене ельника и коротко свищу.
Обдавая меня брызгами с веток, из чащи почти бесшумно появляется древняя грязная в лохмотьях старуха, замотанная в тряпки по самые глаза. От неё разит коровьим навозом, требухой и кислыми щами. Качает головой и цепко оглядывает меня ледяными синими колючками молодых глаз, внутри которых светятся огоньки святого Эльма, протягивает когтистую сморщенную руку, похожую на птичью, и проводит острым ногтем по моей щеке от глаза до подбородка, по второй. Я закрываю глаза, вижу красный туман, хлюпающий, как кратер вулкана, наполненный лавой-кровью, и чувствую, как щиплет и горячее течёт по лицу.
Когда я открываю глаза, уже светает. Провожу ладонью по лицу, стряхивая корку засохшей крови с царапин, и оглядываюсь на скупо темнеющий автомобиль в серых туманных рассветных сумерках. Машина засыпана иголками, свежими и пожелтевшими, пятнами пыли с кругляшами от капель росы, на зеркале заднего вида – паутина с застрявшей в ней сушёной мухой. Заглядываю в салон и вижу твоё восковое осунувшееся лицо, подбородок темнеет щетиной, волосы спутаны, но ты даже не поменял положения тела, застыв.
Я разминаю затёкшее одеревеневшее тело и беру тебя на руки, ты кажешься титаново тяжёлым, жёстким и неживым. Губами стираю с твоей щеки капнувшую с веток влагу и иду через лес, наливаясь силой. Мне показалось, что хребет мой хрустнул, каменея, я перестал ощущать тяжесть твоего тела и хлёсткие удары колючих лап по плечам, я иду всё быстрее, улыбаясь глянцевыми клыками и выдыхая горячий пар. Остановился, когда между кряжистых стволов показалась белизна лесного домика в обрамлении стройных малахитовых сосен.
На сколько хватает глаз, за поляной простирается холмистая местность в клоках густого хвойного леса, между которыми сметаной стелился клубами туман. Я тебя раздену и положу в огромную дубовую бочку, наполненную колодезной подогретой водой с медоносными травами, выскоблю твой подбородок и шею опасной бритвой с костяной ручкой, потом ей же проведу по тыльной стороне своей ладони с крепко сжатым кулаком. И когда второй десяток тяжёлых брусничных капель окрасят воду, ты откроешь глаза. Увидишь перед собой древнее забытое существо, чуть угловатое, с выпирающими прутьями рёбер сквозь полупрозрачную меловую кожу и жадно-алый уголь глаз из-под свитых в тонкие жгуты косичек волос, унизанных птичьими костями и сухими ягодами. Оно будет протягивать к тебе кусок холста, расписанного заклятиями несуществующего языка. И, как только я обниму тебя ими, всполошённого и думающего, что ты ещё спишь, ты вспомнишь, кто я. Но забудешь всё, что кроме.